Неточные совпадения
Как бы то ни было, но глуповцы всегда
узнавали о
предмете похода лишь по окончании его.
Он приписывал это своему достоинству, не
зная того, что Метров, переговорив со всеми своими близкими, особенно охотно говорил об этом
предмете с каждым новым человеком, да и вообще охотно говорил со всеми о занимавшем его, неясном еще ему самому
предмете.
Не было
предмета, которого бы он не
знал; но он показывал свое знание, только когда бывал вынуждаем к этому.
— Есть, брат! Вот видишь ли, ты
знаешь тип женщин Оссиановских… женщин, которых видишь во сне… Вот эти женщины бывают на яву… и эти женщины ужасны. Женщина, видишь ли, это такой
предмет, что, сколько ты ни изучай ее, всё будет совершенно новое.
— Хотя в общих чертах наши законоположения об этом
предмете мне известны, — продолжал Алексей Александрович, — я бы желал
знать вообще те формы, в которых на практике совершаются подобного рода дела.
Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня предать публике сердечные тайны человека, которого я никогда не
знал. Добро бы я был еще его другом: коварная нескромность истинного друга понятна каждому; но я видел его только раз в моей жизни на большой дороге; следовательно, не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого
предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.
Если бы Чичиков прислушался, то
узнал бы много подробностей, относившихся лично к нему; но мысли его так были заняты своим
предметом, что один только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть вокруг себя; все небо было совершенно обложено тучами, и пыльная почтовая дорога опрыскалась каплями дождя.
Конечно, я
знаю, что ты занят иногда учеными
предметами, любишь читать (уж почему Ноздрев заключил, что герой наш занимается учеными
предметами и любит почитать, этого, признаемся, мы никак не можем сказать, а Чичиков и того менее).
Потом мысли его перенеслись незаметно к другим
предметам и наконец занеслись бог
знает куда.
Они говорили, что все это вздор, что похищенье губернаторской дочки более дело гусарское, нежели гражданское, что Чичиков не сделает этого, что бабы врут, что баба что мешок: что положат, то несет, что главный
предмет, на который нужно обратить внимание, есть мертвые души, которые, впрочем, черт его
знает, что значат, но в них заключено, однако ж, весьма скверное, нехорошее.
Я
знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» в руках!
Я шлюсь на вас, мои поэты;
Не правда ль: милые
предметы,
Которым, за свои грехи,
Писали втайне вы стихи,
Которым сердце посвящали,
Не все ли, русским языком
Владея слабо и с трудом,
Его так мило искажали,
И в их устах язык чужой
Не обратился ли в родной?
— Ах, ma bonne tante, — кинув быстрый взгляд на папа, добреньким голоском отвечала княгиня, — я
знаю, какого вы мнения на этот счет; но позвольте мне в этом одном с вами не согласиться: сколько я ни думала, сколько ни читала, ни советовалась об этом
предмете, все-таки опыт привел меня к тому, что я убедилась в необходимости действовать на детей страхом.
В сундуках, которыми была наполнена ее комната, было решительно все. Что бы ни понадобилось, обыкновенно говаривали: «Надо спросить у Натальи Савишны», — и действительно, порывшись немного, она находила требуемый
предмет и говаривала: «Вот и хорошо, что припрятала». В сундуках этих были тысячи таких
предметов, о которых никто в доме, кроме ее, не
знал и не заботился.
— Так вот, Дмитрий Прокофьич, я бы очень, очень хотела
узнать… как вообще… он глядит теперь на
предметы, то есть, поймите меня, как бы это вам сказать, то есть лучше сказать: что он любит и что не любит? Всегда ли он такой раздражительный? Какие у него желания и, так сказать, мечты, если можно? Что именно теперь имеет на него особенное влияние? Одним словом, я бы желала…
— Главный
предмет его — естественные науки. Да он все
знает. Он в будущем году хочет держать на доктора.
— Мы когда-нибудь поподробнее побеседуем об этом
предмете с вами, любезный Евгений Васильич; и ваше мнение
узнаем, и свое выскажем. С своей стороны, я очень рад, что вы занимаетесь естественными науками. Я слышал, что Либих [Либих Юстус (1803–1873) — немецкий химик, автор ряда работ по теории и практики сельского хозяйства.] сделал удивительные открытия насчет удобрений полей. Вы можете мне помочь в моих агрономических работах: вы можете дать мне какой-нибудь полезный совет.
— А вот извольте выслушать. В начале вашего пребывания в доме моего брата, когда я еще не отказывал себе в удовольствии беседовать с вами, мне случалось слышать ваши суждения о многих
предметах; но, сколько мне помнится, ни между нами, ни в моем присутствии речь никогда не заходила о поединках, о дуэли вообще. Позвольте
узнать, какое ваше мнение об этом
предмете?
Но есть другая группа собственников, их — большинство, они живут в непосредственной близости с народом, они
знают, чего стоит превращение бесформенного вещества материи в
предметы материальной культуры, в вещи, я говорю о мелком собственнике глухой нашей провинции, о скромных работниках наших уездных городов, вы
знаете, что их у нас — сотни.
— Я сам не занимался этим
предметом, надо посоветоваться с знающими людьми. Да вот-с, в письме пишут вам, — продолжал Иван Матвеевич, указывая средним пальцем, ногтем вниз, на страницу письма, — чтоб вы послужили по выборам: вот и славно бы! Пожили бы там, послужили бы в уездном суде и
узнали бы между тем временем и хозяйство.
Он и знание — не
знал, а как будто видел его у себя в воображении, как в зеркале, готовым, чувствовал его и этим довольствовался; а
узнавать ему было скучно, он отталкивал наскучивший
предмет прочь, отыскивая вокруг нового, живого, поразительного, чтоб в нем самом все играло, билось, трепетало и отзывалось жизнью на жизнь.
Он говорил просто, свободно переходя от
предмета к
предмету, всегда
знал обо всем, что делается в мире, в свете и в городе; следил за подробностями войны, если была война,
узнавал равнодушно о перемене английского или французского министерства, читал последнюю речь в парламенте и во французской палате депутатов, всегда
знал о новой пиесе и о том, кого зарезали ночью на Выборгской стороне.
Например, говорит, в «Горе от ума» — excusez du peu [ни больше ни меньше (фр.).] — все лица самые обыкновенные люди, говорят о самых простых
предметах, и случай взят простой: влюбился Чацкий, за него не выдали, полюбили другого, он
узнал, рассердился и уехал.
Марина была не то что хороша собой, а было в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать, что именно, что привлекало к ней многочисленных поклонников: не то скользящий быстро по
предметам, ни на чем не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз, не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность, игра во всей фигуре, в щеках и в губах, в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и ряд белых зубов освещавшая улыбка, как будто к нему вдруг поднесут в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая место слезам, даже когда нужно, воплям — бог
знает что!
Иногда он дня по два не говорил, почти не встречался с Верой, но во всякую минуту
знал, где она, что делает. Вообще способности его, устремленные на один, занимающий его
предмет, изощрялись до невероятной тонкости, а теперь, в этом безмолвном наблюдении за Верой, они достигли степени ясновидения.
При этом случае разговор незаметно перешел к женщинам. Японцы впали было в легкий цинизм. Они, как все азиатские народы, преданы чувственности, не скрывают и не преследуют этой слабости. Если хотите
узнать об этом что-нибудь подробнее, прочтите Кемпфера или Тунберга. Последний посвятил этому целую главу в своем путешествии. Я не был внутри Японии и не жил с японцами и потому мог только кое-что уловить из их разговоров об этом
предмете.
Она жалела, что упустила случай нынче высказать ему еще раз то же, что она
знает его и не поддастся ему, не позволит ему духовно воспользоваться ею, как он воспользовался ею телесно, не позволит ему сделать ее
предметом своего великодушия.
Замечу еще мельком, что хотя у нас в городе даже многие
знали тогда про нелепое и уродливое соперничество Карамазовых, отца с сыном,
предметом которого была Грушенька, но настоящего смысла ее отношений к обоим из них, к старику и к сыну, мало кто тогда понимал.
— Он, папа, все
знает, лучше всех у нас
знает! — подхватил и Илюшечка, — он ведь только прикидывается, что он такой, а он первый у нас ученик по всем
предметам…
По этим
предметам Дерсу
узнал, что погибшие люди были корейцы-золотоискатели.
В день выступления, 19 мая, мы все встали рано, но выступили поздно. Это вполне естественно. Первые сборы всегда затягиваются. Дальше в пути все привыкают к известному порядку, каждый
знает своего коня, свой вьюк, какие у него должны быть вещи, что сперва надо укладывать, что после, какие
предметы бывают нужны в дороге и какие на биваке.
Из его слов я
узнал, что средства к жизни он добывал ружьем и потом выменивал
предметы своей охоты на табак, свинец и порох и что винтовка ему досталась в наследие от отца.
— Вероятно, не совсем в этом, или говорили слова, да не верили друг другу, слыша друг от друга эти слова, а не верили конечно потому, что беспрестанно слышали по всяким другим
предметам, а, может быть, и по этому самому
предмету слова в другом духе; иначе как же вы мучились бог
знает сколько времени? и из — за чего?
Он вознегодовал на какого-то модерантиста, чуть ли не на меня даже, хоть меня тут и не было, и
зная, что
предмету его гнева уж немало лет, он воскликнул: «да что вы о нем говорите? я приведу вам слова, сказанные мне на днях одним порядочным человеком, очень умной женщиной: только до 25 лет человек может сохранять честный образ мыслей».
— Очень дурно. — Лопухов стал рассказывать то, что нужно было
знать г-же Б., чтобы в разговорах с Верою избегать
предметов, которые напоминали бы девушке ее прошлые неприятности. Г-жа Б. слушала с участием, наконец, пожала руку Лопухову...
Предполагаемый дедушкин капитал составлял центр тяжести, к которому тяготело все потомство, не исключая и нас, внуков. Все относились к старику как-то загадочно, потому что никто, повторяю, не
знал достоверно размеров сокровища, которым он обладал. Поэтому наперсница Настасья и чиновник Клюквин служили
предметом всевозможных ласкательств.
—
Знаю, что надо… Этот там будет… предмет-то твой…
Лучше других
предметов я
знал историю и естествознание.
И, поглядывая в книгу, он излагал содержание следующего урока добросовестно, обстоятельно и сухо. Мы
знали, что в совете он так же обстоятельно излагал свое мнение. Оно было всегда снисходительно и непоколебимо. Мы его уважали, как человека, и добросовестно готовили ему уроки, но история представлялась нам
предметом изрядно скучным. Через некоторое время так же честно и справедливо он взвесил свою педагогическую работу, — поставил себе неодобрительный балл и переменил род занятий.
Дверь в кабинет отворена… не более, чем на ширину волоса, но все же отворена… а всегда он запирался. Дочь с замирающим сердцем подходит к щели. В глубине мерцает лампа, бросающая тусклый свет на окружающие
предметы. Девочка стоит у двери. Войти или не войти? Она тихонько отходит. Но луч света, падающий тонкой нитью на мраморный пол, светил для нее лучом небесной надежды. Она вернулась, почти не
зная, что делает, ухватилась руками за половинки приотворенной двери и… вошла.
Наутро я пошел в гимназию, чтобы
узнать об участи Кордецкого. У Конахевича — увы! — тоже была переэкзаменовка по другому
предмету. Кордецкий срезался первый. Он вышел из класса и печально пожал мне руку. Выражение его лица было простое и искренне огорченное. Мы вышли из коридора, и во дворе я все-таки не удержался: вынул конверт.
А через час выбежал оттуда, охваченный новым чувством облегчения, свободы, счастья! Как случилось, что я выдержал и притом выдержал «отлично» по
предмету, о котором, в сущности, не имел понятия, — теперь уже не помню.
Знаю только, что, выдержав, как сумасшедший, забежал домой, к матери, радостно обнял ее и, швырнув ненужные книги, побежал за город.
Гаев. А ты
знаешь, Люба, сколько этому шкафу лет? Неделю назад я выдвинул нижний ящик, гляжу, а там выжжены цифры. Шкаф сделан ровно сто лет тому назад. Каково? А? Можно было бы юбилей отпраздновать.
Предмет неодушевленный, а все-таки, как-никак, книжный шкаф.
Он
знал, что в такое предприпадочное время он бывает необыкновенно рассеян и часто даже смешивает
предметы и лица, если глядит на них без особого, напряженного внимания.
Он прилеплялся воспоминаниями и умом к каждому внешнему
предмету, и ему это нравилось: ему всё хотелось что-то забыть, настоящее, насущное, но при первом взгляде кругом себя он тотчас же опять
узнавал свою мрачную мысль, мысль, от которой ему так хотелось отвязаться.
Но — чудное дело! превратившись в англомана, Иван Петрович стал в то же время патриотом, по крайней мере он называл себя патриотом, хотя Россию
знал плохо, не придерживался ни одной русской привычки и по-русски изъяснялся странно: в обыкновенной беседе речь его, неповоротливая и вялая, вся пестрела галлицизмами; но чуть разговор касался
предметов важных, у Ивана Петровича тотчас являлись выражения вроде: «оказать новые опыты самоусердия», «сие не согласуется с самою натурою обстоятельства» и т.д. Иван Петрович привез с собою несколько рукописных планов, касавшихся до устройства и улучшения государства; он очень был недоволен всем, что видел, — отсутствие системы в особенности возбуждало его желчь.
— Нет, а впрочем, не
знаю. Он кандидат, молодой, и некоторые у него хорошо учились. Вот Женни, например, она всегда высший балл брала. Она по всем
предметам высшие баллы брала. Вы
знаете — она ведь у нас первая из целого выпуска, — а я первая с другого конца. Я терпеть не могу некоторых наук и особенно вашей математики. А вы естественных наук не
знаете? Это, говорят, очень интересно.
От нечего делать я раскрыл книгу на том месте, где был задан урок, и стал прочитывать его. Урок был большой и трудный, я ничего не
знал и видел, что уже никак не успею хоть что-нибудь запомнить из него, тем более что находился в том раздраженном состоянии, в котором мысли отказываются остановиться на каком бы то ни было
предмете.
— Выкинуть-с! — повторил Салов резким тоном, — потому что Конт прямо говорит: «Мы
знаем одни только явления, но и в них не
знаем — каким способом они возникли, а можем только изучать их постоянные отношения к другим явлениям, и эти отношения и называются законами, но сущность же каждого
предмета и первичная его причина всегда были и будут для нашего разума — terra incognita». [неизвестная земля, область (лат.).]
— Теперь та же самая комедия начинается, — продолжал он, — вам хочется спросить меня о Клеопатре Петровне и о том, что у меня с ней происходило, а вы меня спрашиваете, как о какой-нибудь Матрене Карповне; спрашивайте лучше прямо, как и что вам угодно
знать по сему
предмету?
— Я не знаю-с!.. Солдат — известно!.. Разве сказывают они, как им клички-то, — отвечала довольно бойко арестантка, видно, заранее уже наученная и приготовленная, как говорить ей насчет этого
предмета.